alegribov

Фильм Владимира Мирзоева «Борис Годунов»: князья на мерседесах, Пимен с ноутбуком

«Москва пуста; вослед за патриархом к монастырю пошел и весь народ», — заметил Шуйский, полулежа в кресле плывущего вдоль Сити «мерседеса» (вестимо, центр столицы перекрыт в преддверье коронации Бориса. Червонным золотом сверкают купола Христа Спасителя, надменно отразясь в щитах несокрушимого ОМОНа. Однако полно: лучше укротим фантазию — проект малобюджетен).

Все точно так, как Пушкин написал, ни слова лишнего Мирзоев не добавил, сочтя, что современная Москва, и дорогие пиджаки, и сам Парфенов в телевизоре с лихвой все сообщат внимательному глазу и пищу предоставят для ума пытливого и повод для сравнений времен сегодняшних и Смуты стародавней.

Прием, по чести говоря, не нов, но более привычен на театре. Уж много лет прошло, как эту моду занес в Россию Деклан Доннелан.

В костюмы клерков среднего звена он одевал шекспировских героев, а пообвыкнувшись в Москве, решил манером тем же нашего «Бориса». Я помню Пимена с машинкой «Ундервуд», я помню хаки Гришкиного войска, царя-Феклистова в костюме деловом и многоликого Отрепьева (сыграл его тогда блистательно Миронов).

Но были то иные времена, иные нравы: десять лет минуло. Отшельник Пимен пишет свой донос ужасный на красивом «макинтоше» (так между делом можем мы узнать, как ныне процветает духовенство).

Ладно, сдаюсь. Идея написать рецензию в стихотворном размере «Бориса Годунова» заманчива, но неадекватна материалу. Подозреваю, что с такой же проблемой столкнулся и режиссер Владимир Мирзоев, изобретательный в театре, но споткнувшийся об иную природу кинематографической условности. Вроде бы пушкинский текст ложится в современный антураж, как фотография в рамочку. Но именно от этого у зрителя возникает соблазн лобовых сравнений, а они не работают. Так у нас все-таки смута или стабильность/застой? В Кремле Борис или Димитрий? Мы про сегодня говорим или про вчера?

В театре бы эти глупые вопросы не возникали. Не возникали бы они и в кино. Но мирзоевский «Борис Годунов» не кино и не театр, а что-то между. Разыгранный перед камерой спектакль: мизансцены и актерские приемы — театральные, картинка — телевизионная.

Кажется, этот диссонанс чувствуют и актеры. Заметна растерянность Максима Суханова: как будто он не может решить, в каком масштабе играть Бориса Годунова и что это вообще за персонаж в предложенных режиссером условиях.

Зато с народом у Мирзоева все просто и однозначно. Народ сидит у телевизора и ест. Семья люмпенов хлещет водку, семья интеллигентов прихлебывает чай. Первые, как в опере Мусоргского, в финале чокаются за нового царя. Вторые, как в драме Пушкина, безмолвно выключают телевизор.